"Что Вам угодно? - Охотничье ружье, которое бьет наверняка в пятидесяти шагах, черкесский кинжал, отличную лягавую собаку, свирепую мордашку, сметливого водолаза, умную овчарку? - Пожалуйте в Охотный ряд в сборное воскресенье и получите желаемое. Или, может быть, недостает у вас ягдташа, пороховницы, болотных сапог, нет ножа для прикалывания зайцев, крючка для уды, капкана для разбойника - волка? - Идите в Охотный ряд и там все это найдете. Но не мудрено, что ошибаюсь я, предполагая в вас охотника, спортсмена. Так нет ли у вас какой-нибудь почтенной тетушки, для которой шпиц с ноготок, шерсть с локоток, курносый мопс, плясунья левретка, говорливый попугай, кривляка обезьяна - самые приятные на свете подарки? Или не найдете ли в кругу близких вам маленького Вани, крохотки Саши, которым давно обещаны ученый чижик с парою козырных голубей или сладко певчая канарейка в награду за прилежание?

За всем этим извольте отправляться в Охотный ряд. Впрочем, очень естественно, что и здесь я мог дать промах и что ничего подобного не требуется вам. Нет? - Так доможил ли вы, не желаете ли обзавестись дворовой птицей или теми визгливыми животными, к которым чувствовал сердечное расположение господин Скотинин? Или, может, быть, вы гастроном и собираетесь сами откормить, по всем правилам науки кушать пулярку да индейку, давно чувствуете аппетит на овсянок и воробьев для паштета, на жирных свирестелей для соуса, а величавого павлина для жаркого в древнем вкусе? Наконец, не производители вы анатомических, химических, физиологических и всяких других исследований над животными, собираясь перенести их потом на человека? Не надобно ли вам для этого смиренных кроликов, зайцев, дворных собак, этих отличных субъектов для опытов над переливанием крови? Не заводите ли вы у себя для домашнего обихода, музея естественной истории, не требуется ли вам для накопления его что-нибудь из отечественной фауны, например, степенный еж-ежевич, вертунья белка, сибирский кот, сонливые хомяк с сурком, философ крот, лиса-ивановна, злой барсук, волчонок с медвежонком, глупый лесовик, мошенник-коршун, трудолюбивый дятел, премудрая сова, болтунья-сорока? Угодно что ли? - Так пожалуйте в охотный ряд. Вы отрицательно киваете головой, смеясь над моим непрошенным усердием, над моими предложениями, из которых ни одно не приходиться вам по нраву... да что же вы за человек? Так-таки и нет у вас ни к чему охоты, ни любопытства, нет никакой страсти, и отшельником живете вы на белом свете, и сердце у вас ледяное и кровь рыбья? Не может быть! Что-нибудь да в состоянии расшевелить вас и кроме ремиза в преферанс, когда туз, дама, сам-пят на руках, или тому подобных важных случаев !

Сказать, однако, правду, мне все равно: я человек уживчивый, привык применяться ко всяким обстоятельствам; по мне, в божьем мире все хорошо; на все можно смотреть с сочувствием, не будучи ни Демократом, ни Гераклитом, без слез и без смеха, но будь вы другого, пожалуй, прогрессивного мнения, - и я потяну на вашу сторону, лишь только сопутствуйте мне в прогулке в Охотный ряд. Пойдемте хоть для того, чтобы, глядя на шум, хлопотню и суету людскую, - и все из-за мелочей, из-за пустяков, - иметь право глубокомысленно произносить: "и это жизнь, и это люди". Да, прав Лермонтов: "жизнь-глупая штука". Давайте разочаровываться. И английский сплин, и наше русское "Мне моркотно молоденьке" имеют свою выгодную сторону.

Ну вот что значит сбиться с дороги из Охотного ряда, куда собирались идти, мы забрели в чащу переливания из пустого в порожнее. Марш назад! Вот вам сапоги-самоходы - раз, два, три, и мы опять у цели нашего путешествия.

Сажен за сто уже слышатся шум, гам, визг, чиликанье, голосистые кукареку, важное кряканье утки, - словом, самая разноголосая музыка, в которой есть все звуки и не достает одного согласия. Ежеминутно раздается повелительное: "Поди, поди - берегись!" Народ снует и взад и вперед. Толпы приливают то в ту, то в другую сторону, один покупает, а десятеро глазеют. Блины горячие, сбитень - кипяток, сайки крупитчатые, баранки белые, гречневики поджаристые, с маслом гороховый кисель, мак жаренный медовый - шныряют во все стороны и насыщают алчущих. За углом втихомолку, мальчишки затевают орлянку, этот уличный банк ,или взапуски ломают копеечные пряники. Раек тешит толпу самодельными остротами. Но мимо все это.

Мы в птичьем царстве. Начинается оно голубями. И каких тут нет! Чистые, турманы красные и черные, козырные, двухохлые, махровые, тульские, гордые, трубастые, деликатные, огнистые, египетские дутыши, сизяки чинно посиживают в плетушках, ожидая покупателей. Далее тянется длинный ряд саней с птицами певчими. На каждых санях торчит по дереву, на каждом отростке дерева висит по нескольку клеток, и в каждой клетке сидит по нескольку птичек. Известно, в неволе что за песни, и чиликают себе бедняжки, попрыгивая с жердочки на жердочку да вспоминая - кто вольную волю, кто милую подругу. А если бы запели они все - что ваша итальянская опера! Колокольчиком зальется овсянка, сорок колет начнет выводить остроглазая синичка, бойко защебечет шалун чижик, десять ладов перепробует сметливый скворушка, словно дверь заскрипит малиновый щур, молодецким посвистом свистнет подорожник, искусно передразнит барана болотный барашек, лучше турецкого барабана задолбит дятел, бубенчиками и мелкой дробью рассыплется красавица-канарейка, защелкает, засвистит, зальется и всех заглушит своей сладкой песенкой душа-соловушко... Даже молчаливый снегирь, которому бог не дал добропорядочного голоса, и он не ударил бы себя в грязь лицом перед почтеннейшими зрителями: фокусы бы разные стал показывать, потому что, несмотря на свою степенную наружность и красный мундир, он большой шуткарь. А то нет: чирк-чирк-чирк, тью-тью-тью только и есть.

Как же велика цена талантам, скрытым под спудом? Да как раз по карману тому возрасту, который еще сам, словно птичка, живет на свете без печалей и забот и располагает деньгами, что пожалуют папа с маман или добрая бабуся. На один гривенник можно купить чижа с синичкой, а на другой клетку и корма для них. Канарейки и соловьи ценятся гораздо дороже. Только хороших птиц продавцы редко выносят сюда; среди шумного разнообразного чиликанья, не мудрено сбиться с голосу и самому лучшему певуну. Где один другому и слова выговорить не даст, там красноречье не уместно. А если вам угодно крылатую примадонну или певца с бархатным голоском, извольте, представим первый сорт. Только уж не жалейте золотой казны, не думайте удовлетворить свое желание каким-нибудь десятком рублей. Пойдемте к охотнику, не один он здесь, но я поведу вас к первостатейному, а чтоб знали вы, с кем будете иметь дело, расскажу главные черты его жизни.

Ему слишком шестьдесят лет. Половину их он провел в доме вельможного барина екатерининских времен, страстного охотника, и был у него сперва простым писарем, а потом доезжачим. Живо помнит старик молодые свои годы и увлекательно рассказывает о великолепных охотничьих поездах того времени, когда, бывало: Пора, пора! Рога трубят...

По смерти барина он получил отпускную, но зато остался почти без куска хлеба и долго не знал, куда приклонить одинокую голову. Пойдет то к тому, то к другому господину, у которых были псовые охоты, никому не надобно его услуг, свои люди есть. Делать нечего, побрел бывший доезжачий в Москву. В Белокаменной, известное дело, разве только безрукому не найдется работы. Стал Степан Михайлович промышлять стрельбой дичи и хоть с грехом, пополам, а кормился кое-как. Да на беду поехал он "позабавиться" с дилетантами охоты и один из них, у которого рука вернее управляла бильярдным кием, чем ружьем, как-то удосужился всадить ему пол-заряда дроби в правое плечо. Долго прохворал бедный егерь, а как выздоровел, пришлось отказаться от своего промысла. Чем же жить? Ремесла он никакого не знал, давай опять кормиться охотой, только другого рода. Прежде он стрелял птиц, теперь начал ловить их, разводить, покупать, продавать. И мало-помалу новое занятие обращается у него в страсть, которая, усиливаясь с каждым годом, становится, наконец, необходимою ему как воздух, не потому только, что доставляет ему средства для пропитания, но и потому, что в ней единственная отрада его жизни, она одна наполняет собою его существование, она согревает зачерствелое среди бед житейских сердце, и разнообразит быт старого холостяка. Голуби, чижи, синицы, канарейки, соловьи - вот его семейство, его неизменные друзья и приятели. Сколько радости, когда канарейка выведет маленьких птенчиков, или стае его голубей удастся заманить редкостного чужака! А когда после долгого молчания дорого купленный соловей вдруг подаст голос, да еще с такой трелью, что сейчас узнаешь в нем мастера своего дела, - чуть не пляшет от восторга Степан Михайлович. Зато немало хлопот и горя бывает ему с своими любимцами. То типун сядет у подающего большие надежды певца, то затоскует силовой и начинает обмирать, то неизвестно каким путем прокрадется в голубятню злодейка-кошка и похитит пару голубей, да еще каких! В подобной беде Степан Михайлович утешает себя, курлыкая любимую свою песенку: "Чижик-пыжик, где ты был?"

И слава своего рода выпала на долю страстного охотника. Его знает вся Москва. Сколько раз в газетах было опубликовано про него. Живет он на Бутырках, а к нему едут от Серпуховской заставы чтобы узнать его мнение о какой-нибудь дорогой птице, зачастую охотники-любители, особенно купцы приглашают его в трактир, где вывешен соловей, чтобы решить какие тоны выкрикивает предмет их спора. Степан Михайлович выпьет две-три чашки (спиртного он не употребляет, с тех пор как стал разводить голубей, которые не жалуют пьяных), внимательно и не один раз прислушается к раскатам соловья, подумает и решит дело. И весело глядеть, как он, дряхлый, едва передвигающий ноги, воодушевляется в подобную минуту, помолодеет десятком лет, с каким жаром излагает свое мнение, каким юношеским блеском загораются его полупотухшие глаза, какой силой убеждения проникается и крепнет его дребезжащий голос !

И птиц ни у кого не найдете лучше. Примерно взять махровых голубей. Смотрите-ка сюда: вот пара и вот пара; эта стоит много-много полтора целковых, а за эту, что у Степана Михайловича, мало дать и двадцати. А отчего?! У одной хохлы торчат, как мочалки, а у другой перышко к перышку, волосок к волоску, словно листья розана, а мохры-то на ногах на редкость: почти в два вершка длинной. Вот как! Канарейки у Степана Михайловича поют россыпями, овсянка разными бубенчиками, колокольчиками, бриллиантовыми и флейтовыми дудками, раскатом, соловьи натурального учения, криковые, кричат дробью, простой и рассыпной, да на разные манеры: куликом, вороном, кликотом, светлыми и водяными дудками, раскатом, тревогою, стукотней, свистом, кукушечным перелетом...

Разумеется, что не дешево стоит такой мудреный соловей, и за сто целковых разве что по знакомству уступит его нам Степан Михайлович, за канарейку придется заплатить тоже не на много меньше... По этим значительным ценам не следует, однако, заключать, что зашиб себе копейку владелец дорогого товара. Не из корысти торгует он, а по страсти, по охоте, которая, как говорят, пуще неволи. Дорого он продает, но и сам не дешево покупает. Скажите ему, что вот, дескать, "Степан Михайлович, продается соловей, какого доселе и видом было не видать и слыхом не слыхать! просто редкость. Да по деньгам ли тебе? Двести целковых - не шутка!" Что же? Хоть разорится Степан Михайлович, распродаст все до нитки, под жидовские проценты займет, себя заложит, а купит. Знай наших! С другой стороны, торгует он по убеждению, что промысел его укореняет "добрые нравы". "Это как?" - спросите вы, решительно не понимая, что за связь таится между птицеводством и человеческими добродетелями. "Да так, - простодушно возразит Степан Михайлович. Мало ли к чему пристращается человек. Сказано, что мягок, как воск. Иной чересчур познакомится с чаркой, другой повадится картежничать, у кого амуры разные на уме, кто из кожи лезет, чтоб на фуфу удивить крещеный мир. А что толку-то? Грех да суета одна. И насчет охоты тоже. Охота охоте рознь. На что вот псовая или вот рысаки - знатная штука, да не всякому подручно оно. А птичка, то есть средственная, по карману и бедному человеку. И на содержание она требует сущие пустяки: горсточка корму да капелька водицы - вот и весь ее паек. И уход за нею небольшой: вымел клетку, песочком посыпал, воткнул веточку, больше ничего и не надо ей. А зато будет она распевать тебе день и ночь, разгонит хоть какую скуку и кручину, прослужит беспорочно пять или более лет, и худого никогда от нее не увидишь, она не зверь какой, не бесчестный попугай, а божье созданье, нет у нее в сердечке даже помыслов на зло ..."

Не могу знать, согласны ли вы с речью охотника, а уж по лицу вашему вижу, что раздумали вы покупать у него дорогую птицу. Туго развязывается ваш кошелек, делать нечего, извините, что задержал я вас, и пойдемте дальше. Наше почтение, Степан Михайлович! Дальше рядом с царством птиц, идет область собак и разных зверей, каких именно - я уже имел честь докладывать вам. И здесь расставлены сани, а у саней привязаны собаки, и здесь раздается всеоглушающий гам на разные тоны - начиная от звяканья болонки до басистого рева меделянской собаки, и здесь расхаживает множество охотников, любителей псов, только все они люди специальные, один взял на свою часть борзых с гончими, другой собак для травли, а вот у этого и из-за пазухи, и из карманов, и на руках торчат миниатюрные шпицы да моськи.

Я думаю, нам нечего смотреть, как происходит купля и продажа разношерстных, как оцениваются и рассматриваются их достоинства: сцена Ноздрева со щенком повторяется при этом беспрестанно. Но вот исключение.

Выведена на продажу дворняжка - четвертак красная цена ей. Ничем не провинилась она перед своим господином, стерегла двор и денно и нощно, издалека различала своего и чужого, вероятно, спокойно бы дожила до глубокой старости в одной конуре, если б не судьба. Хозяйка ее овдовела, убогий домишко, единственное наследство после мужа, продала. Приходится нанимать чужой угол: где же поместится в нем с разным скарбом и хламом, которым был простор лишь в собственном доме? И сбывает она с рук и бочонки, и ухваты, продает и семью кур с петухом, и верного сторожа. Маленький сын ее держит на веревке черношерстную Орелку, которая как будто предчувствуя разлуку, печально глядит на него и изредка помахивает хвостом. Покупщик скоро нашелся. Смотри же, дядюшка, - говорит мальчик, сдавая ему свою любимицу чуть не плача, - корми Орелку, она у меня такая знатная... Орелка ты моя золотая, съешь хоть на дорогу-то кусочек, - промолвливает он, бросая ей калача. И бредет, понурив голову, бескорыстный друг человека за новым хозяином, готовясь служить ему с таким же усердием, с каким служил прежнему. А все-таки нет да нет и оглянется на мальчика, который далеко провожает глазами своего сотоварища в играх...

Но довольно. Нам остается осмотреть еще другую половину Охотного ряда. На перепутье нам встретится мелкая промышленность с своими изделиями и промыслами: домиками для чижей, незавидными игрушками, удочками, неразрывными силками, черными тараканами, муравьиными яйцами, и тому подобное...

Нет, позвольте еще минутку. Только расстались мы с вами, случилось замечательное происшествие. Купил некто павлинов, едва стали пересаживать их из одной кошелки в другую, павлин, которому не пришлось это по сердцу, вдруг порх из рук своего хозяина и сел на крышу. Неразделившиеся владетели его - туда, сюда и так и сяк - нет, нельзя никак достать павлина, и с места не спугнешь его. Уселся и сидит себе словно поджидая мила друга, что осталась в злой неволе. И не чует он, что собирается над ним гроза неминучая, и попал он из огня в полымя, и не видит он, что обсели его кругам галки да вороны, принялись они каркать по-своему, как-будто собирались суд судить над красавцем. Кра-кра-кра, и бросился черноперый народ долбить и щипать нарядного гостя, с особенным ожесточением нападая на его радужно изумрудный цвет. Притча о вороне и павлиньих перьях разыгралась в лицах, но здесь страдало не самозванство, а истинное достоинство. Нападение на павлина становилось с каждой минутой ожесточеннее, ворон и всякой сволочи прибавлялось более и более, даже воробьи прилетели почиликать над бедным страдальцем: а он сидел как вкопанный, повесив голову, на защищался и не думал даже лететь. Лишь изредка, когда сильный удар какой-нибудь ожесточенной вороны вырывал у него перо с корнем, подымал он голову и печально посматривал на зевак. К вечеру павлин забит был до полусмерти, и дальнейшая судьба его осталась покрытой мраком неизвестности. Теперь я думаю все, и ставлю заключительную точку."